Конечно, взахлест. И так, чтобы поменять языком косточки у двух вишен, во рту.
Бывает ведь и так, что нет другого вина, кроме слюны, и сначала смешивают слюну, позже добавляя к ней красное, а может быть белое вино прямо из горлышка
А фига ли делать, господа?
Смешивает ли он свою слюну, свое вино и свое семя все одно, у него нет выбора, кроме нее.
Девочки же говорят о любви. Какое-то время назад все так устали, что о любви уже никто не говорил только девочки.
Сегодня опять говорят и другие, но девочки то продолжают говорить в первую очередь? Или нет уже?
Для девочек это, черт возьми, по-прежнему важно, или мир, правда, так сильно изменился, что ничто уже невозможно?
А с другой стороны когда они говорят о любви, о любви ли они говорят?
Знаете, ведь так все стереотипизированно
Я думаю, сейчас добраться до сути вопроса так же сложно, как вынуть хребет из рыбы, так, чтобы она осталась целой, и ее можно было запечь с лимоном, и с белым вином.
Это трудно, но никто не говорит, что это невозможно надежда остается, надо только постараться, и можно разобраться с любовью, как с рыбой.
Если этот старый чудак не находит ничего лучше, чем испугаться второй ночи с девочкой-медвежонком, то это ведь говорит только об усталости культуры.
Впрочем, книжки тоже стареют, и того и гляди, усталость культуры обернется вдруг сегодня лучшим средством против спида.
Хотя, что же тогда все сегодня эту псевдо рокн-рольную культуру читают всех этих, не выдержавших бремени хиппи-жизни Мураками, и прочий бред? У нас то ведь и читают, так что европейская культурно-эротическая усталость как средство от спида у нас вряд ли будет работать что-то у нас другое с головой творится.
Ретро всегда регрессивно, интерес к нему возникает в периоды собственной пустоты.
Мы сегодня и культурально и гендерно пустые как бамбук.
Мы настолько пустые, что даже звеним, когда друг о друга стукаемся.
Общая же беда, че, в том, что мужчинам все труднее оставаться мужчинами, а женщинам женщинами, так что нападки на буржуазность и конформизм не актуальны актуальна общая усталость.
Чтобы ты делал сейчас, че, с этой усталостью?
В общем, ты ее предчувствовал, и дело отнюдь не в двойственности. Скорее в тройственности, или во множественности. Недаром ты писал:
- Поди знай, как это рассказать: то ли от первого лица, то ли от второго, а если попробовать от третьего и во множественном числе? А может быть писать и писать, как поведет, но кто разберется? Вот если б допустимо сказать, особенно вот это:
«Ты, она белокурая женщина, были облака, которые по-прежнему плывут пред моими, твоими нашими вашими лицами».
Страшного же уже ничего нет, самое страшное мы уже пережили, потому что мы это уже не мы.
Так что поцелуй меня душным, французским способом
(Хулио Кортасар. «Сиеста вдвоем». СПБ, КРИСТАЛЛ, 2002)