Конечно, взахлест. И так, чтобы поменять языком косточки у двух вишен, во рту.
Бывает ведь и так, что нет другого вина, кроме слюны, и сначала смешивают слюну, позже добавляя к ней красное, а может быть белое вино прямо из горлышка…
А фига ли делать, господа?
Смешивает ли он свою слюну, свое вино и свое семя — все одно, у него нет выбора, кроме нее.
Девочки же говорят о любви. Какое-то время назад все так устали, что о любви уже никто не говорил — только девочки.
Сегодня опять говорят и другие, но девочки то продолжают говорить в первую очередь? Или нет уже?
Для девочек это, черт возьми, по-прежнему важно, или мир, правда, так сильно изменился, что ничто уже невозможно?
А с другой стороны — когда они говорят о любви, о любви ли они говорят?
Знаете, ведь так все стереотипизированно…
Я думаю, сейчас добраться до сути вопроса так же сложно, как вынуть хребет из рыбы, так, чтобы она осталась целой, и ее можно было запечь с лимоном, и с белым вином.
Это трудно, но никто не говорит, что это невозможно — надежда остается, надо только постараться, и можно разобраться с любовью, как с рыбой.
Если этот старый чудак не находит ничего лучше, чем испугаться второй ночи с девочкой-медвежонком, то это ведь говорит только об усталости культуры.
Впрочем, книжки тоже стареют, и того и гляди, усталость культуры обернется вдруг сегодня лучшим средством против спида.
Хотя, что же тогда все сегодня эту псевдо — рокн-рольную культуру читают — всех этих, не выдержавших бремени хиппи-жизни Мураками, и прочий бред? У нас то ведь и читают, так что европейская культурно-эротическая усталость как средство от спида у нас вряд ли будет работать — что-то у нас другое с головой творится.
Ретро всегда регрессивно, интерес к нему возникает в периоды собственной пустоты.
Мы сегодня и культурально и гендерно пустые как бамбук.
Мы настолько пустые, что даже звеним, когда друг о друга стукаемся.
Общая же беда, че, в том, что мужчинам все труднее оставаться мужчинами, а женщинам — женщинами, так что нападки на буржуазность и конформизм не актуальны — актуальна общая усталость.
Чтобы ты делал сейчас, че, с этой усталостью?
В общем, ты ее предчувствовал, и дело отнюдь не в двойственности. Скорее — в тройственности, или во множественности. Недаром ты писал:
- Поди знай, как это рассказать: то ли от первого лица, то ли от второго, а если попробовать от третьего и во множественном числе? А может быть писать и писать, как поведет, но кто разберется? Вот если б допустимо сказать, особенно вот это:
«Ты, она — белокурая женщина, были облака, которые по-прежнему плывут пред моими, твоими нашими вашими лицами».
Страшного же уже ничего нет, самое страшное мы уже пережили, потому что мы — это уже не мы.
Так что — поцелуй меня душным, французским способом …
(Хулио Кортасар. «Сиеста вдвоем». СПБ, КРИСТАЛЛ, 2002)
