Все надоело. Ничто не радует. И лето какое-то… Не наше лето — какое-то тропическое.
Радует, возможно, только женская красота. Хотя, если подумать, женская красота тоже не радует — она утомительна. Мужская красота не радует. Дети и животные — слишком шумят.
А что радует, уродство? Похоже, радует только уродство, в духе примитивного толкования постмодернизма. Такой вот Шрек — красавица превращается в чудовище, и все счастливы.
Алма-Ата — город необычайно падкий на цитаты, видимо в силу молодости.Вот и свои гоблины у нас появились…
Банкиры, очевидно, не ангелы. Представить их милыми людьми, склонными к меценатству — довольно сложно и неправдоподобно — но чтобы так, сразу, в виде чудовищ… Маленькие гоблины — большие проблемы…
Что же все-таки радует? Такие, например, пассажи:
«Не стоит себя обманывать: землемером Сервантес не был… Нелепые постоялые дворы, где толпятся запоздалые герои итальянских новелл,нелепые горы, которые кишат тоскующими рифмоплетами в костюмах аркадских пастухов, делают картину страны примерно настолько же точной и типичной для Испании 17 века, насколько фигура Санта-Клауса точна и типична для Северного полюса века двадцатого. Видимо, Сервантес знал Испанию не лучше, чем Гоголь — центральную Россию. И все равно это — Испания.»
По упоминанию Гоголя, которого вряд ли бы вспомнил какой-нибудь западный писатель, можно догадаться, что это Набоков. В. Набоков «Лекции по зарубежной литературе»(М, Независимая газета, 2001)
Двигаясь в этом направлении дальше, что мировая литература не без удовольствия и делала, в конце двадцатого века она пришла не только к определенной свободе от так называемой «исторической правды» и «реальной жизни», что по Набокову является не меньшими абстракциями, чем абстракции художественные, только гораздо менее выразительными — поскольку придуманы не художниками.
Если идти еще дальше, то мы обнаружим зачатки отказа от сюжетности. Я вообще не очень люблю сюжетность. Я совсем не люблю реалистичность. Ну кто любит реализм? Никто его не любит, противного. Я понимаю еще «реализм» измененного сознания Чарлза Буковски, но не бытописательство же… А сюжетность ужасно исчерпаема, поэтому работая с сюжетом автор все равно рано или поздно использует описание, а описание рано или поздно приводит к описательству и «реализму», а этого уже никто не любит. Поэтому сюжеты комкают, микшируют, комиксируют — только бы не рассказывать целиком. Роман сейчас вполне может состоять из ста страниц — и быть романом. «Улисс» Джойса состоит из двухсот шестидесяти тысяч слов — об этом тоже можно прочесть у Набокова, и в «Улиссе» описывается один день — вряд ли это «реализм».
Правда, Набоков в своих лекциях подробно останавливается на Флобере, с его «Мадам Бовари», которую все-таки в отсутсвии описательности и сюжетности обвинить нельзя , но, во-первых — когда то было, тогда все это еще можно было делать, во-вторых — главное в романе это Эмма, а Эмма — отнюдь не реалистический образ, не смотря на мужа и любовников. Эмма это фантом, неизреченная прелесть, роскошь, мечтательная даль, поэзия…
Так что единственный способ уйти от скуки — это отказаться от сюжетности вообще, ловить впечатления непосредственно из воздуха, моделировать экспрессию чистых форм, по крайней мере до конца лета — а там посмотрим…
